Лежат не собраны камни. В тишине отголоски. Отголосками этими — я пишу свое.
«Да не был, да не жил Шелабут Соа, он искал слова, звуки в горсть сжимая, у него росла на лице борода, и от страха стала она седая. Оттого он кохлем ее покрыл, замешав галенит да немного сажи. Он пришел. Из дамаска меч был его отлит, а на теле латы из твёрдой стали».
А передо мной раскаленный мост — не горит, не тлеет. Река курится, оттого что сползаются к ней холодные ручейки из барханов и куржевины тающей. Лес продолжает жить. Лес чувствует движенье прекрасных девушек в островерхих шляпах, сбрасывающих одежды. Нагие, они танцуют и веселятся, потому как не ведают, что творится. Яркие платья их пачкает грязь проталин, но обращаются метлами деревянные иглы, и нет больше девам страстным и юным дела до земли в тяжких потугах живорождения.
«Этот меч отлил ему Черный, но Черный врал, спрятав очи под низкий башлык балахона. Шелабут Соа нас когда-то венчал под псалом на мотив сладострастного стона. Черный так сказал, что ворон крыла встрепенулись в частых сосновых околках, он его учил, отпустив лишь тогда, когда в сталь ᴐпасения тот был скован».
Подле меня на пристани, в объятьях слипшись, виснут святые юноши, по ногам их семя стекает в реку и, шипя, созидает пар, возвращающий им потерянное. Ноздри их морщатся, рты улыбаются. Тугие веревки в горло врезаются. Глядя на них каждый спросит: «А мне?»
А по третью сторону он идет к мосту. От него виной пасет за версту, Он идет, звенит, всякого шага своего пугаясь. Борода его черная, но коса, как и прежде, моя седая.
Подойдя к подножью моста, рассекая мечом сумрак тусклого неба, он кричит, чтобы слышала я:
— На колени, Коса. Проси пощады, проси прощенья!
Он когда-то уже приходил… У него росла на лице борода и тяжёлым грузом носил он тело. Он тогда еще глубоко дышал. Я дышала с ним. Он хотел смотреть на изображенье, но читал слова и, бывало, вслух. И хотел идти, куда поведу, но сбежал. А потом воротился, как живой обратился, чтобы снова сбежать. Я тогда спросила:
— Вернулся?
— Нет, — он ответил.
Я спросила его: «Почему?».
Он сказал:
— От страха.
И сбежал опять. А теперь воротился. С черной бородой, но уже живым ему не обернуться.
Я пишу десницей «вернулся», крючком возмущая точку.
Он кивает. Я спрашиваю: «Почему?»
И тогда он, сверкнув мечом, отвечает:
— От Страха. Я пришёл. Он тебе передал, что меня не свергнуть ни косе твоей бледной, ни алым устам, ни глазам твоим, от которых свет меркнет. Страх сказал, я его. Он меня одевал в ᴐпасения латы. Он мне меч из дамаска ковал. Он со мной, а не ты. Без меня ты!
Ступил он на мост сапогом.
— Тебе к лицу цветы! — усмехнулся и бросил стрелами две белые гвоздики.
А когда-то он руки чесал гвоздями…
Приняла дары. Как красит кружево на изгибах моих нежных бледное платье, так красят резные лепестки гвоздик пустые мои глазницы.
— Я объясню тебе смысл слова «прощай»! — выкрикнув он, испугавшись моего вида, когда подняла фату.
Я рассмеялась. Смех подернул меня, задрожали в ручьях камни, затрещали высокие сосны, закаркали вороны, кукушка бросила яйцо в чужое гнездо. Холодная сталь меча порозовела, точно моя коса в закатном солнце, однако ушло светило и только калинов мост багровел и белел.
— Иди ко мне! — он позвал.
— Иди ко мне! — я вскричала, когда поняла, что уже происходит, но мой крик потонул и смешался, сварился в жестокой реке и поднялся паром. Святые мальчики нахмурились.
Стала сталь — та, что Черный ему вручил — багроветь, под собой кожу плавя.
С ним он — верно теперь это — с ним он вовек, не со мной. Ибо там, где был он — там была я. А теперь уж не быть да не жить тебе, Шелабут Соа, да не быть да не жить мне с тобою. Слёзы текут из гвоздик, как текла под гвоздями кровь. Слезы текут молоком матери, потерявшей дитя. Слёзы мои шипят змеями, запекаются на мосту каленом червями белыми, и катятся яблоки глаз по окаему блюдца, но ничего не видать больше им.
— Ко мне, — шепчут уста мои. Стужей ласковой заглушается крик. Мной целованный, Шелабут Соа плачет. По щекам его вниз ползут ручьи, на земле согретой цветятся девичьи платья, и кружится по ветру бытья моего крошево, и тает в полете, и в реку-смородину возвращается.
- Прости, — потекло по мосту раскаленной сталью его последнее слово.
- Прощай, — откликается место, что было когда-то мной, и в последний раз с ним сливается.
Тессеракт
